Любовь распята. Я должен жить - Иван Державин

– У них это в крови, – пояснил он не без гордости. – Она у меня, видите ли, потомок старинного дворянского рода, кстати, из этих мест. Одна ее девичья фамилия что стоила: Ланская-Кильштетова. Да она мне по гроб жизни должна быть благодарна за то, что я ее сделал простой советской гражданкой Зориной. Как звучит, а? Конечно, пришлось изрядно потрудиться над ее перевоспитанием. Она ведь и меня до самой свадьбы на вы величала. Я ее, бывало, целую, а она, закрыв глаза, шепчет: «Как вам не стыдно, Дима».

– Дима, как тебе не стыдно! – вспыхнула Наталья Сергеевна, и ее голос утонул в дружном хохоте.

В стену кухни постучали чем-то железным, наверное, сковородой, и послышался возмущенный женский голос:

– Как вам не стыдно!

Даже Наталья Сергеевна прыснула и испуганно приглушила смех ладонью.

– А недавно мы выезжали на пикник, – не унимался, переходя на шепот, Дмитрий Иванович. – У речки Наташа увидела змею и страшно испугалась. Через какое-то время к этому месту подошел пьяный мужик из местных, как и положено, в жару в фуфайке и кирзовых сапогах. Чтобы его предостеречь, она крикнула, «Эй, вы, мужик! Там, где вы стоите, змеи!», на что он ответил, что они ему без надобности. Это мой свободный перевод его матерного языка. А она его на вы, как Маяковский: «Эй вы, небо! Снимите шляпу!».

– Дима, обижусь, – предупредила уже серьезно Наталья Сергеевна. – Ты же сам прекрасно видишь, что тебе нельзя много пить.

– Упустить такой случай? Где я еще смогу не только попробовать, но и напиться виски и джина с тоником. Где ты их выкопал, друг Алеша? Покажи такой клад.

– Привез из командировки. Нам по роду службы иногда приходится вылетать за рубеж.

– На выставки своих картин? То-то все стены увешаны ими. Хотя на них одни пейзажи, но что-то в них твое, мужское.

– Это я так, балуюсь. Вообще-то я летчик-испытатель.

– Такой большой? Ты же в самолет не влезешь.

– Поэтому я и испытываю в основном грузовые самолеты, там места хватает.

Когда они выпили за то, чтобы число посадок равнялось числу взлетов, выпила вместе со всеми и непьющая Наталья Сергеевна. Она с уважением глядела на улыбавшуюся Ольгу и думала о том, что сама не смогла бы быть женой летчика, тем более испытателя. Жить в вечном страхе за его жизнь и не показывать это – для этого требуется не меньшее мужество.

Ей все больше нравилась эта пара. С какой любовью и нежностью они относились друг к другу, словно только что встретились и влюбились без памяти.

– А я всего лишь простой учитель, – вздохнул Дмитрий Иванович. – Пошел по стопам своего отца, преподавателя истории в институте, мечтавшего написать правдивую и доступную для простого народа историю России в эдаком художественном изложении. Всю жизнь отец собирал материал и даже много написал, да закончить не успел – умер за рабочим столом от инфаркта. Предчувствуя кончину, он завещал мне закончить его труд. Мне в ту пору шел шестнадцатый год. Пришлось пойти на исторический факультет того же института. Талантом отцовским бог меня не наградил, сына нет, выходит, больше некому исполнить волю отца. Утешает лишь то, что на основе материала, который имеется, и не такой дуб, как я, напишет. Слушай, а ты портреты не рисуешь? А то бы я мог тебя нагрузить работой. Мне рисунки в моей книге понадобятся.

Алексей Константинович махнул непонятно головой и рукой и вдруг исчез в другой комнате, откуда вернулся с тремя листами бумаги.

– Я тут, пока вас не было, подзанялся детьми. Дал им бумагу, карандаш и заставил нарисовать меня, показав предварительно Наденьке, как это делается.

Не дожидаясь, когда они перестанут ахать над портретом дочери, он положил на стол два других листа.

По портрету, нарисованному Костей, было заметно, что у него уже есть опыт рисования, чувствовалась уверенность в линиях. Но Алексей Константинович на его рисунке был просто дядей с усами, зато на рисунке Нади был именно он, большой и добрый, а, к примеру, не Дмитрий Иванович, худой и веселый.

– Чувствуете разницу? – спросил крайне довольный Алексей Константинович.

Гости не сразу поняли, чему он радуется.

– Чувствуем, – неуверенно согласился Дмитрий Иванович. – На рисунке дочери ты больше похож на себя.

– А я о чем? Я же об этом и говорю. Талант! А Костя мой ремесленник. Нет у него изюминки. А у нее есть. Я к чему? Прошу учесть при дальнейшем ее воспитании. Надо развить эту способность.

– И учитывать тут нечего, – живо возразил Дмитрий Иванович. – Ты и будешь ее первым учителем рисования. А у твоего Константина, говорят, тяга к математике. Так им займется моя Наталья, она у меня математик, а я обучу его столярному делу. К этому делу у меня особое пристрастие. Я мечтаю заиметь когда-нибудь свои шесть соток. Когда – никогда я их получу, и тогда мы с Костей всю мебель сами смастерим. А Оля, чтобы не скучать, научит Надюху играть на пианино. Чем черт не шутит, может, и здесь что получится. Она у нас поет неплохо.

Возражений не было, и выпили на посошок.

– Разве с участком проблема? – поинтересовался Алексей Константинович в прихожей.

– Третий год РОНО обещаниями кормит.

– Возьми мой под Бронницами. У меня он пятый год пустует. Для меня он, как чемодан без ручки. И бросить жалко и знаю, что все равно его не потяну – нет времени. И Оленька особого желания возиться на нем не проявляет. Не буду, говорит, весь день стоять кверху задом. Поэтому, бога ради, забери его, если у тебя мечта такая.

– Что значит, забери? – обиделся Дмитрий Иванович. – Я тебе не нищий, а учитель и даже говорят, неплохой. У меня и деньги есть.

– Никаких денег. Одно условие: мы изредка будем приезжать, чтобы Костя смог побыть на воздухе. Да и лишние рабочие руки тебе не помешают.

Они ударили по рукам и обнялись.

***

Утром Дмитрий Иванович, страдая от головной боли, спросил жену:

– Ты не помнишь, чем у нас закончился диалог насчет участка? О чем мы договорились?

– Именно диалог двух пьяных мужиков. Вот у него самого и спроси. Если и он что помнит.

– Пойду за Надюхой и спрошу.

– Проспал ты дочь, я уже привела ее. Не хотела, чтобы вы продолжили знакомство. Завтра у нас педсовет, забыл? Спросишь в другой раз.

Но уже на следующий день, окунувшись в работу, Дмитрий Иванович все забыл. В конце недели в перерыве перед третьим уроком его попросили к телефону.

– Второй раз звонит, – сказала учительница по географии.

– Не звонит, а звонит, – едва сдержал себя он, чтобы поправить ее. Скажешь – еще обидится, она мне в матери годится, да и как человек она хорошая. Но так тоже нельзя – с детьми работает.

– Дмитрий? Привет, это Алексей. Со своей стороны я все уладил. Дело за тобой.

Кто такой Алексей, пытался вспомнить Дмитрий Иванович, и о каком деле идет речь?

– Что молчишь? Уже передумал?

– Вы это о чем?

– Разве мы уже на вы? А я думал, мы друзья навеки. Я насчет садового участка. Забыл?

У Дмитрия Ивановича чуть не выпала из руки трубка. Ему стало стыдно за то, что он посчитал их договоренность пьяной болтовней.

– Леша, друг, прости, бога ради, не узнал. С этими сопляками мать родную не узнаешь. Представляешь, только что на уроке к косичкам одной ученицы привязали за ниточку двух тараканов. Один залез ей под платье, с ней истерика, урок сорван, класс в восторге, а я, как видишь, в трансе. Даже тебя не узнал.

– Тараканы – это что-то новое, – засмеялся Алексей Константинович. – Я англичанке в седьмом классе лягушку в сумку положил. Она в обморок упала, когда та ей на грудь прыгнула.

– Интересно, интересно. Как же тебя наказали? Случаем не исключили?

– Мать каким-то образом уговорила не исключать. Ну, так как? Берешь участок?

– При условии, что Костя все лето будет с нами, – ответил Дмитрий Иванович, не веря своему счастью.

Уже в воскресенье он был на участке и прикидывал, где что строить. Надя и Костя носились по участку, как цыплята.

А через месяц, когда Верховы были в Малом театре, Наталья Сергеевна, наконец, занялась Костей. Как и положено, для детей ее возраста, она спросила у него, сколько будет два и три.

– Чего? – переспросил он. – Рублей?

– Почему только рублей? Все, что угодно: игрушек, детей в садике, деревьев.

– А мама моя заставляет меня считать рубли. «Костик, спрашивает она магазине, сколько будет четыреста грамм по три шестьдесят – это за колбасу, плюс два раза по тридцать шесть – это за молоко и еще восемнадцать и тринадцать – это за хлеб и девяносто за сахар». Никак сама не сможет сосчитать, – усмехнулся Костя.

– И ты ей помогаешь считать? Так сколько же будет то, что ты сейчас перечислил?

Костя пошевелил пальчиками, глянул вверх и ответил:

– Три рубля тридцать семь копеек. Если мама даст четыре рубля, ей должны дать сдачу шестьдесят три копейки.